Любовь к родителям, словно невидимая связь, и ее не так-то легко разорвать, ведь они единственные люди на земле, любящие нас бескорыстно, просто за то, что мы есть. В трудные минуты мы ощущаем эту связь физически, и это чувство почти всегда помогает нам удерживаться от дурных слов или поступков.
 
 
Как сказал в начале интервью Назим Миришли, сын выдающегося азербайджанского композитора, профессор Национальной консерватории Рамиза Миришли, «мне трудно быть объективным по отношению к папе, поэтому я изложу только общую канву его биографии. Эти строчки – скромная попытка отдать частичку того громадного долга, который лежит на каждом из нас и размеры которого постигаешь в полной мере лишь тогда, когда сам становишься взрослым»...
 
- Фамилия мне и помогала, и мешала, потому что всегда находились люди, которым казалось, что у меня легкая и беззаботная жизнь. Я никогда не кичился тем, что мой папа - знаменитый композитор. У меня были знакомые, которые вообще не подозревали, чей я сын, а когда узнавали, делали большие глаза: почему ты не сказал? А зачем?
 
Наши взаимоотношения предельно искренни и доверительны. И в этом смысле я от него многое перенял. Я стараюсь не говорить на какие-то темы с близкими, потому что не хочу их нагружать. И папа такой же! Но это не значит, что он не хочет мне что-то рассказать, просто по возможности он оберегает нас он неприятностей.
 
В 11-ом классе я уже знал, что буду поступать на факультет композиции, но папа в этом смысле проявил большую строгость. Видимо, он посчитал, что не сможет объективно оценить мое творчество, и стал водить меня на прослушивания к своим друзьям-композиторам - Арифу Меликову, Леониду Вайнштейну, Азеру Дадашеву.
 
Но с моим поступлением в консерваторию произошла интересная история… Когда я узнал, что меня хотят зачислить в класс Кара Караева, у меня взыграло чувство юношеского максимализма, и я заявил, что хочу учиться у педагога моего отца – Джовдета Гаджиева. Папа немного удивился, но отговаривать меня не стал…
 
Думаю, он прожил счастливую жизнь, потому что в творческом плане папа сделал немыслимо много. Это вообще вечная загадка - природа таланта. Почему одному человеку дано так много? Как рождается и развивается талант? Безусловно, нужна искра Божья, но решающая роль, мне кажется, принадлежит самому человеку. Отец очень трудолюбивый и волевой человек, он верит, что каждый день должен приближать его к цели, только тогда жизнь приобретает смысл и становится насыщенной.
 
- Мог что-то подарить, как любой отец, но дорогих подарков не было. Мы жили обычной жизнью советских людей, ну, может быть, чуть лучше.
 
Сильной рукой в нашем доме была именно мама. Она водила нас в музыкальную школу, слушала и запоминала все, что говорили наши педагоги, и когда слышала, что я вместо занятий опять что-то сочиняю, строго говорила: «Хватит баловаться, сначала выучи программу».
 
- До консерватории мои сочинения облекались в чисто классические формы, но будучи пианистом, я исполнял много произведений Шостаковича, Прокофьева и Хиндемита. Это было неким окном в мир современной музыки. В дальнейшем мои друзья из музыкальной среды, которые у меня были по всему Советскому Союзу, делились со мной самыми последними новинками, попадавшими в СССР окольными путями.
Папа, безусловно, был в курсе новых течений и новых технологий, появившихся в музыке. Но он выбрал свой путь, остался верен своим идеалам и стилю. А к моим экспериментам он относился чрезвычайно спокойно. Единственное, что он говорил мне постоянно, с раннего детства: «Никогда не отходи от национальной музыки».
 
- Я до сих пор курю Marlboro и в память о своей молодости люблю носить мятые джинсы. В юности все мои сверстники носили эти чудесные американские штаны, поэтому я все время приставал к папе, чтобы он купил мне джинсы. «У меня нет таких денег», - коротко и строго отвечал он, видимо, не желая излишне меня баловать. В то время они стоили 200-250 рублей, целая месячная зарплата!
Но деньги все равно выслала, так что, первые джинсы мне купила бабуля. Вторые папа нам привез из Югославии, а третьи – из Лондона.
Джаз в Советском Союзе долгие годы был под строжайшим запретом, и только в конце 60-х годов наступило легкое послабление. Ведь не просто же так Вагиф уехал в Грузию, которая всегда пользовалась особым расположением власти и поэтому была более свободна от всяких запретов. В СССР были некие подобия джазовых ансамблей, типа оркестра Цфасмана, которые исполняли не джаз, а скорее культмассовую версию этого жанра. А Вагиф Мустафазаде совершил настоящий прорыв, соединив в своих импровизациях мугам и классический джаз.
 
Папа довольно часто выезжал за границу, и практически везде ему предлагали остаться – в Турции, Германии, Египте, но он всегда был патриотом, и отказывался, не раздумывая.
 
- Сложно сказать… Начался хаос, постоянно менялись руководители, и вся страна смотрела трансляции съездов Верховного Совета СССР, стараясь понять – что же происходит? Папа, как и все, читал газеты, смотрел телевизор и пытался осмыслить суть этих перемен. Некоторые вещи он категорически отвергал, некоторые приветствовал, но в целом, я думаю, у него было больше было вопросов и недоумений, чем ясного понимания. Прожив всю жизнь в одной системе, трудно перестраиваться, тем более что на первый план стали выходить люди, многие из которых не пользовались его уважением и доверием. Я думаю, он тяжело переживал этот период, но никогда при нас не демонстрировал свои эмоции. Что тут скажешь, старая школа…
 
Мы только начали что-то понимать, как все рухнуло, и на этом мы психологически сломались. Немногие из моих сверстников смогли приспособиться к новым условиям, и вынуждены были эмигрировать. Конечно, эмиграция для человека - последний, отчаянный шаг, связанный с потерей надежды на нормальную жизнь на родине.
 

www.ann.az