Роберт Д. Каплан
Двадцать лет назад , в феврале 1994 года, я опубликовал большой обзор в The Atlantic Monthly - "Наступление анархии: дефицит, преступность, перенаселение, трайбализм и болезни быстро разрушают и подрывают социальные устои нашей планеты". Я утверждал, что сочетание истощения ресурсов (таких, как вода), демографического увеличения числа молодежи и распространения трущоб во всем развивающемся мире взбудоражит этнические и религиозные расколы, создаст условия для внутреннего политического кризиса и трансформации войны в худшие формы, что сделает их часто неотличимыми от терроризма. Я писал об эрозии национальных границ и росте проблемы окружающей среды в принципиальных вопросах безопасности 21-го века. Я точно предсказал крах некоторых африканских государств в конце 1990-х и подъем политического ислама в Турции и в других местах. Ислам, как написал я, это религия, идеально подходящая для плохо урбанизированных бедняков, которые готовы к бою. Я также ошибочно предсказал некоторые явления, например, вероятное усиление расовой сегрегации в Соединенных Штатах, хотя на самом деле, такая сегрегация впечатляюще уменьшается.
Однако, не является предметом спора, что значительная часть планеты не следует диктату прогресса и рационализма, и ею становится все труднее и труднее управлять, и нет достаточных доказательств формирующегося широкого гражданского общества. Гражданское общество в значительных регионах земли по-прежнему неразвито и ограничено немногочисленной элитой в столичных городах - то есть, теми людьми, с которыми западные журналисты чувствуют себя наиболее комфортно и водят с ними дружбу и берут интервью, так что размер и влияние этого класса преувеличены средствами массовой информации.
Анархия, развязанная в арабском мире, в частности, имеет другие корни, хотя эти корни не были адекватно рассмотрены в моей статье:
Конец империализма. Это верно, империализм создал в большей части Африки, Азии и Латинской Америки безопасность и административный порядок. Европейцы разделили планету на участки - как искусственные, так и естественные, и управляли ими. Это, возможно, было несправедливо и не совсем цивильно, но это обеспечивало порядок. А теперь империализма, как оплота стабильности для человеческих популяций в течение тысяч лет, уже не существует.
Конец постколониальных диктаторов. Колониализм не закончился полностью с уходом европейских колонизаторов. Это продолжалось в течение десятилетий в облике сильных диктаторов, которые унаследовали государственные системы от колонизаторов. Поскольку эти диктаторы часто видели себя борцами за свободу от Запада, они считали, что они теперь имели моральное оправдание тому, чтобы управлять, как им заблагорассудится. Европейцы не были демократическими на Ближнем Востоке, и ни один из этих новых правителей тоже не был демократом. Хафез аль Асад, Саддам Хусейн, Али Абдалла Салех, Муаммар Каддафи и насеристские фараоны в Египте вплоть до Хосни Мубарака все принадлежали к этой категории, которая, как и империалисты, быстро уходит со сцены (несмотря на их возвращение в Египте).
Отсутствие институтов. Здесь мы подходим к ключевому элементу. Постколониальные арабские диктаторы управляли государствами по типу "мухабарат" - государствами, где порядок зависит от тайной полиции и других, связанных с нею, служб безопасности. Но, помимо этого, институциональное и бюрократическое развитие было слабо и не отвечало потребностям населения, потому что это население было более урбанизированным и нуждалось в необходимых социальных услугах и комплексной инфраструктуре. (Увы, городские общества более требовательны к центральным правительствам, чем сельские, а мир урбанизируется быстрыми темпами). Это учреждения, которые заполняют пространство между правителем в верхней и расширенной семьей или племенем в нижней части. Таким образом, при недостаточном институциональном развитии, шансы на любую диктатуру или анархию увеличиваются. Гражданское общество занимает золотую середину между этими крайностями, но оно не может процветать без необходимых институтов и бюрократии.
Слабая гражданская идентичность. При слабых институтах, в таких постколониальных государствах имеет место слабая гражданская идентичность. Если государство означает только угнетение, то его население состоит из субъектов, а не граждан. Субъекты деспотических режимов знают только страх, а не лояльность. Если государство может предложить только страх, то в случае, если столпы диктатуры рушатся или ослабевают, последующую пустоту заполняют не государственно мыслящие идентичности. И в таком устоявшемся, пусть даже и искусственно, государстве, торжество негосударственных идентичностей может означать анархию.
Доктринальные сражения. Религия занимает такое место в повседневной жизни в исламском мире, которое на Западе не известно уже целую тысячу лет, с тех пор, как Запад был назван "христианским". Таким образом , негосударственная идентичность в 21-м веке на Ближнем Востоке в целом означает религиозную самобытность. И так как существуют различия веры даже в такой великой мировой религии, как ислам, рост религиозной идентичности и, как следствие, упадок государственной идентичности означает вспышку доктринальных споров, которые могут приобретать неправильную, военную форму. В раннесредневековой эпохе, Византийская империя, где вся идентичность переплеталась с христианством, столкнулась с насильственными доктринальными спорами между иконоборцами (теми, кто был против таких изваянных изображений, как иконы) и иконопочитателями (теми, кто их почитал). После распада Римской империи и прихода христианства как новой идентичности, результатом было не спокойствие, а жестокие доктринальные споры между донатистами, монотелитами и другими христианскими сектами и ересями. То же самое и в мусульманском мире сегодня – по мере того, как государственная идентичность ослабевает, сектантские и другие различия внутри ислама выходят на первый план, часто приводят к насилию.
Информационные технологии. Различные формы электронной связи, часто передаваемые смартфонами, могут организовать толпу против ненавистного режима, так же, как протестующие, которые не знают друг друга лично, могут найти друг друга через Facebook, Twitter и в других социальных медиа. Но в то время, как такая технология может помочь свергнуть правительства, она не может обеспечить последовательную и организованную замену полюса бюрократической власти, чтобы сохранить политическую стабильность после этого. Это то, как технологии поощряют анархию. Индустриальная эпоха была эпохой больших размеров - большие танки, авианосцы, железнодорожные сети, и так далее, увеличивали силу больших централизованных государств. Но постиндустриальная эпоха предпочитает малые размеры, которые могут расширить возможности малых и угнетенных групп, что позволяет им бросить вызов государству, а это иногда приводит к анархии.
Так как мы говорим здесь о долгосрочных процессах, а не о конкретных событиях, анархия в той или иной форме будет с нами в течение некоторого времени, пока не возникнут новые политические образования, которые обеспечат необходимый порядок. И эти новые политические образования вовсе не обязательно будут демократическими.
Когда распался Советский Союз, общества в Центральной и Восточной Европе, которые имели значительные средние классы и разумные бюрократические традиции до Второй мировой войны, смогли превратиться в относительно стабильные демократии. Но на Ближнем Востоке и в большей части Африки таких буржуазных традиций нет, и поэтому падение диктаторов оставило пустоту. Западноафриканские страны, которые попали в состояние анархии в конце 1990 годов - через несколько лет после опубликования моей статьи, – как Сьерра-Леоне, Либерия и Кот-д'Ивуар, до сих пор не оправились от этого. Они находятся под опекой международного сообщества через иностранные миротворческие силы или советников, пытаясь развивать свой средний класс и производственную базу. Развитие эффективной и отзывчивой бюрократии требует грамотных чиновников, а это, в свою очередь, требует наличие среднего класса.
Настоящими загадками являются Россия и Китай. Возможное ослабление авторитарного правления в этих огромных государствах может означать еще меньше демократии, чем при хронической нестабильности и этническом сепаратизме, и на этом фоне нынешняя нестабильность на Ближнем Востоке будет иметь карликовый характер. В самом деле, то, что последует за Владимиром Путиным, может быть хуже, а не лучше. То же самое справедливо для ослабления автократии в Китае.
Будущее мировой политики будет зависеть от того, в каких обществах смогут развиваться соответствующие институты, регулирующие обширные географические пространства, а в каких нет. Вот в чем вопрос, к которому приводит нынешний период анархии.
http://www.stratfor.com/weekly/why-so-much-anarchy?utm_source=freelist-f&utm_medium=email&utm_campaign=20140206&utm_term=Kweekly&utm_content=readmore
Перевод: Сурхай Мурад
ANN.Az
